«Слава Богу, что этого нет больше», подумал Пьер, опять
закрываясь с головой. «О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они всё время до конца были тверды, спокойны»… подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты, те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они — эти странные, неведомые ему доселе люди, они ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
Неточные совпадения
И, откинувшись в угол кареты, она зарыдала,
закрываясь руками. Алексей Александрович не пошевелился и не изменил прямого направления взгляда. Но всё лицо его вдруг приняло торжественную неподвижность мертвого, и выражение это не изменилось во всё время езды до дачи. Подъезжая к дому, он повернул к ней
голову всё
с тем же выражением.
Девочка некоторое время слушала и спешила-спешила, наклонив
голову и
закрывшись вуалем, боясь и трепеща, но вдруг остановилась, откинула вуаль
с своего очень недурного, сколько помню, но худенького лица и
с сверкающими глазами крикнула нам...
Я не заставил себя упрашивать,
закрылся опять
с головой и заснул. Приблизительно через полчаса я снова проснулся. Меня разбудили голоса.
Настоящей английской аристократии, разумеется, и в
голову не приходило изгонять Гарибальди; напротив, она хотела утянуть его в себя, закрыть его от народа золотым облаком, как
закрывалась волоокая Гера, забавляясь
с Зевсом.
Проговоря эти слова, Вакула испугался, подумав, что выразился все еще напрямик и мало смягчил крепкие слова, и, ожидая, что Пацюк, схвативши кадушку вместе
с мискою, пошлет ему прямо в
голову, отсторонился немного и
закрылся рукавом, чтобы горячая жижа
с галушек не обрызгала ему лица.
И потому в два часа ночи, едва только
закрылся уютный студенческий ресторан «Воробьи» и все восьмеро, возбужденные алкоголем и обильной пищей, вышли из прокуренного, чадного подземелья наверх, на улицу, в сладостную, тревожную темноту ночи,
с ее манящими огнями на небе и на земле,
с ее теплым, хмельным воздухом, от которого жадно расширяются ноздри,
с ее ароматами, скользившими из невидимых садов и цветников, то у каждого из них пылала
голова и сердце тихо и томно таяло от неясных желаний.
По стене зашуршало — Матвей поднял
голову, и взгляд его встретился
с бойким блеском чьих-то весёлых глаз; он вспомнил обещание мачехи, весь вспыхнул томным жаром и,
с головой закрывшись одеялом, подумал со страхом...
Мужчины, конечно, не обратили бы на нее внимания: сидеть
с понурою
головою — для молодой дело обычное; но лукавые глаза баб, которые на свадьбах занимаются не столько бражничеством, сколько сплетками, верно, заметили бы признаки особенной какой-то неловкости, смущения и даже душевной тоски, обозначавшейся на лице молодки. «Глянь-кась, касатка, молодая-то невесела как: лица нетути!» — «Должно быть, испорченная либо хворая…» — «Парень, стало, не по ндраву…» — «Хошь бы разочек глазком взглянула;
с утра все так-то: сидит платочком
закрывшись — сидит не смигнет, словно на белый на свет смотреть совестится…» — «И то, может статься, совестится; жила не на миру, не в деревне
с людьми жила: кто ее ведает, какая она!..» Такого рода доводы подтверждались, впрочем, наблюдениями, сделанными двумя бабами, которым довелось присутствовать при расставанье Дуни
с отцом.
— Но товарищи не оставили меня в покое и многие из них, сдергивая
с моей
головы одеяло, которым я нарочно
закрылся, спрашивали меня: «Отчего ты не встаешь?» Смущаясь и краснея, принужден я был солгать еще несколько раз.
Но веки ее вздрагивают и
закрываются, и
с слабым лепетом падает
голова на подушку.
Кони стали и стоят, и нас заносит. Холодно! Лицо режет снегом. Яков сел
с козел ко мне, чтобы нам обоим теплее было, и мы
с головой закрылись ковром. На ковёр наносило снег, он становился тяжёлым. Я сидела и думала: «Вот и пропала я! И не съем конфет, что везла из города…» Но страшно мне не было, потому что Яков разговаривал всё время. Помню, он говорил: «Жалко мне вас, барышня! Зачем вы-то погибнете?» — «Да ведь и ты тоже замёрзнешь?»
«Ах, — думаю, — батюшки, ведь это я проваливаюсь!» И
с этим словом хотела встать на ноги, да трах — и просунулась. Так верхом, как жандар, на одной тесемке и сижу. Срам, я тебе говорю, просто на смерть! Одежа вся взбилась, а ноги
голые над комодой мотаются; народ дивуется; дворники кричат: «
Закройся, квартальничиха», а
закрыться нечем. Вот он варвар какой!
— Тут она еще крепче, еще
с большим стремлением прижалась к нему и в неудержимом, судорожном чувстве целовала ему плечо, руки, грудь; наконец, как будто в отчаянье,
закрылась руками, припала на колени и скрыла в его коленях свою
голову.
Даша, изумленная, смущенная от всего происходившего перед её глазами, бросилась между кроватями, встала между девочками, заслоняя одну от другой своим собственным худеньким телом. Последние только сейчас заметили ее и, неистово взвизгнув, бросились под одеяла, проворно
закрылись ими
с головами, оставив на свободе одни только раскрасневшиеся, взволнованные мордашки.
— Со мной пришел и мой отец, — сказал ей Семен Семенович. — Раз мы в доме, твоей дальнейшей услуги нам не нужно. Иди в свою комнату;
закройся одеялом
с головой и не беспокойся ни о чем. Поняла!..